Александр потемкин соло моно путешествие сознания. Валентин Никитин: Мудрость Соломона или «вещь в себе

«Путешествие сознания пораженца» - таков подзаголовок к новому роману Александра Потёмкина «Соло Моно». Перечитывая его, я вспомнила, как одна моя знакомая учёная дама, доктор наук, предсказывала - нашим детям будет особенно трудно: они – дети и внуки тех, кто проиграл в историческом споре двух систем, а сегодняшние шестидесятилетние – дети и внуки победителей.

Роман «Соло Моно» построен как поток сознания «находящегося в постоянном мыслительном возбуждении» молодого человека, который «никогда не пытался построить свое существование по принятым канонам общежития и разумения своих земляков», - двадцатидевятилетнего «сивомасковца» (не путать с москвичом!) Федора Михайловича Махоркина, родившегося 17 апреля 1985 года и идущего пешком из родного города Сивой Маски, что в Коми, в Астрахань на переговоры с могущественным потенциальным спонсором, который должен оплатить грандиозный биоинженерный проект нового поколения молодого человека, в процессе которого будет создано новое существо, которое пока существует только в воображении своего создателя, мечтающего назвать его Соло Моно или Сам в себе: Махоркин считает этого будущего господина мира приёмным сыном.

Свой биоинженерный проект автор противопоставляет искусственному интеллекту, как его понимал автор этого понятия стэндфордский профессор математики, изобретатель языка Лисп, основоположник функционального программирования Джон Маккарти (1927-2011), предложивший его в далеком 1955 году и считавший, что под интеллектом можно понимать только «вычислительную составляющую способности достигать целей в этом мире».

Молодой человек мечтает выйти за границы собственного «я»: сконструировать при помощи наносборщика сверхновое живое существо с невероятным по уровню интеллектом. Отважный герой так формулирует собственную сверхзадачу: «Представлять мир без себя, считать собственную персону мигом в бесконечном потоке времени - воистину признание отщепенца. А создать себя и себе подобных неуничтожимыми и вечными - вот драгоценная цель!».

Отвращение от окружающей его обывательской реальности переполняет героя - обуреваемой высокой идеей, он постоянно сталкивается с реальным миром пьяных, бомжей, уголовников, девиц облегченного поведения, ищущих легкой добычи. Не менее чужда Махоркину и эксцентричная немецкая девушка из Ганновера, путешествующая в одиночестве по опасной, непредсказуемой стране. Герой убеждён - все эти люди живут по иным законам, чем он: «…у них ум для нынешней цивилизации, созданной мутационной стихией, а у меня и мне подобных - для новой, грядущей, создаваемой интеллектом». Но за его непринятием современников стоят не брезгливость выскочки, а более сложное и глубокое чувство: «Я… почти всегда замыкаюсь в себе, но не с враждебной отчуждённостью от сограждан, а с возрастающим желанием обнять их, улучшить, а значит - продвинуть этот вид к новым вершинам разума с помощью суперинтеллекта».

Любовь автора к Федору Михайловичу Достоевскому сказалась не только в том, что писатель сделал главного героя его полным тёзкой, но и в той последовательности, с которой - вполне в духе следователя Порфирия Петровича из «Преступления и наказания» - принуждает к публичному признанию в убийстве Геннадия Алексеевича Шляпкина, чьи документы и бумажник с деньгами Махоркин случайно обнаружил в тайге на месте преступления. В полном равнодушии молодого человека к найденным им крупным деньгам - он сосредоточен только на своем проекте - тоже чудится тень русского классика. Как когда-то Достоевский доверил Раскольникову идеи, подвигнувшие писателя в юности на участие в кружке «петрашевцев», так и Потёмкин передоверяет Махоркину три оригинальных статьи («SOS: Где ты, моя религия?», «Евросоюз: Обновление стратегии», «Память - опасный провал»), даваемых в прозаической ткани романа не только по-русски, но и по-китайски и на нескольких европейских языках: это оправдано тем, что автор рассылает их в ведущие СМИ разных стран.

В напряжённости интеллектуального монолога главного героя, в том огромном массиве интеллектуальной информации, которую он постоянно подключает к своим рассуждениям, просматривается масштаб личности автора, мыслящего глобально во всемирном, а точнее - межгалактическом контексте, рассматривающего судьбу человечества на мощнейшем историко-философском фоне.

Уже на первой странице романа «Соло Моно» автор предлагает читателям свою оценку весомого интеллектуального вклада в развитие мировой цивилизации таких выдающихся личностей, как Конфуций, Аристотель, Ньютон, Кант, Бетховен, Достоевский, Менделеев, Планк, Эйнштейн, Бор, Дали и Гинсбург. Вот те достойные точки отсчета, которые задает писатель, по которым предлагает мерить себя и окружающих, та планка гениальных возможностей человека, на которые он считает необходимым ориентироваться серьезному, требовательному к себе и к жизни современнику, размышляя над возможностями совершенствования человеческой природы.

Вспоминает герой и самую древнюю книгу, появившуюся на свет четыре с половиной тысячи лет назад - трактат Лао-Цзы «Дао Дэ Цзин», изложенную на бамбуковых палочках, еле умещающихся в трех телегах, упоминает учёного Левенгука, цитирует «Фауста» Гете в переводе Б. Пастернака, вспоминает трактат Данте «Монархия», Артура Шопенгауэра, Сартра и Ницше с их трагическими рассуждениями о Боге, а также Вольфа и Лейбница, назвавших «созерцательное состояние абстрактным». Развивая мысли Сартра и Ницше о Божественном начале, герой утверждает: «…его реальность не предполагает ничего мощнее себя, кроме законов науки, формирующей стихии взаимосвязей биохимических, небесных тел».

Писатель легко находит место и для научных терминов, которые неожиданно и весьма убедительно оказываются вписаны в окружающую реальность: например, понятие из экономической науки «созидательное разрушение».

Вспоминает герой и писателей, в первую очередь, зарубежных - например, насмешливые слова Лорки: «Усы есть трагическая константа человеческого лица», имеющие самое прямое отношение к современникам испанского поэта - Ленину, Сталину и Гитлеру. Демонстрирует молодой человек и свое знакомство с московскими литературными авторитетами - рассуждает о мировоззрении прозаиков Юрия Полякова и Виктора Ерофеева, критика Сергея Чупринина.

Откликается герой и на современные политические события: «переходя на украинский язык в одном предложении», неожиданно вспоминает - в «1835 году Слободская Украинская губерния переименована в Харьковской губернию Российской Империи».

Отзвуки недавних трагедий звучат на страницах нового романа Александра Потемкина: находясь в тайге, герой ищет в своем сердце сочувствие к людям, погибшим под колесами грузовика во время теракта в Ницце. В финале романа Махоркин уходит в мир иной, выпивая две бутылочки печально известного сегодня в России «Боярышника».

Лишь двоих европейских писателей-мыслителей мы можем поставить рядом с доктором экономических наук Александром Потёмкиным - доктора философских наук, выдающегося логика Александра Зиновьева, автора великого сатирического романа «Зияющие высоты», и бывшего министра культуры Франции в правительстве генерала де Голля Андре Мальро, с его знаменитым «Воображаемым музеем». Я имею в виду такие книги Мальро, как «Психология искусства» (1949), «Воображаемый музей скульптуры» (1954) и «Метаморфозы богов» (1957-1976). Опираясь на эти работы, сотрудники московского Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина осенью 2016 года подготовили монументальную выставку «Голоса воображаемого музея Андре Мальро». Потёмкин, как и французский классик, убеждён в несомненном обогащении «науки в творческой связи с искусством».

Но если Мальро в своей прозе обращался к творчеству самых разных художников, то Потёмкин в романе «Соло Моно» ограничился одним - Сальвадором Дали (хотя Макс Эрнст и несколько его современников также упоминаются в тексте романа). Опираясь на анализируемые писателем работы Сальвадора Дали, поклонники испанского сюрреалиста также могли бы устроить грандиозную концептуальную выставку его живописи.

Герой так объясняет постоянное обращение к творчеству Дали: «…и я, и Дали существуем по сходным ментальным схемам: он изображает свой отличный от всех мир, а я мечтаю создать свой, совершенно уникальный мир». В романе упомянуты картины Дали «Аптекарь из Фигераса, не ищущий абсолютно ничего», «Гомеровский апофеоз», «Мягкий автопортрет с жареным беконом», «Мадонна Рафаэля на максимальной скорости», «Геополитик (геополитический младенец), наблюдающий рождение нового человека» (к этой картине герой обращается дважды), «Молодая девственница, развращаемая рогами собственного целомудрия», «Нос Наполеона, превратившийся в беременную женщину, которая меланхолично прогуливает свою тень среди руин», «Невидимый человек», «Критически-параноидальное одиночество», «Постоянство памяти», «Святое сердце», «Автопортрет в Кадакесе», «Антропорфика», «Я в десять лет», «Семь искусств», «Предвестник смерти», «Ловля тунца», «Паранойя» и даже потолочное панно Дали в зале «Дворец ветра» в театре Фигераса.

Даже в пейзажных зарисовках, нередких в этом романе, почудится внимательному читателю влияние сюрреалиста Дали: «Солнце красными лучами уже освещало верхушки прямых, как стрелы, сосен. Наверное, сверху казалось, что тайга покрылась клубничным одеялом».

Вспоминая картину испанского классика «Антропоморфный шкафчик», герой признается: «Она часто успокаивала меня, словно убеждала, что все научные разработки я надежно храню в ящиках собственного эго».

Интеллектуальная провокация - вот стихия, в которой свободно чувствует себя герой Потёмкина, он словно призывает каждого из нас: «Выпрыгни из своей затюканной индивидуальности, освежи себя космическим ветром, чтобы снести оковы пошлой нынешней цивилизации». Узнаваем памятный по романам «Изгой», «Стол», «Игрок», «Кабала» стиль повествования писателя - ироничный, богатый парадоксами и сатирическими уподоблениями, достойными Гоголя и Салтыкова-Щедрина, неожиданными поворотами мысли и точными психологическими характеристиками даже эпизодических персонажей, надолго остающихся в памяти.

Да, «Соло Моно» Александра Потемкина - блистательный философский роман, написанный в лучших традициях русской и европейской прозы, ставящий диагноз современной цивилизации: не только выносящий ей безжалостный приговор, но и намечающий пути выхода из цивилизационного тупика, в котором оказался сегодня европейский мир.

Книгу можно купить на сайте Издательского Дома "ПоРог"
или заказать по телефонам 8-800-250-63-76, 8-495-611-35-11

ВЕСТИ ФМ, эфир от 07.06.2017, 8:40, в студии - Владимир Рудольфович Соловьёв, Анна Шафран, Армен Гаспарян.

Слушайте, вот опять этот Александр Потемкин роман «Соло Моно». Путешествие сознания пораженца. Скажите мне, пожалуйста, есть хоть один человек на земле, который это прочитал? Ну просто глядя на эту рекламу ты понимаешь, что это, вежливо говоря, не дай Бог в руки попадется такая книга. Ну я не видел чтобы так рекламировали никого никогда. Я просто, ну, чуть-чуть понимаю в издательском бизнесе, я не могу себе вот представить чтобы эта книга когда-нибудь окупилась.

Армен Гаспарян: Ну, может быть это какое-то гениальное произведение, новая классика…

(перебивает): Да даже если это гениальное произведение, даже новая классика, они обычно продаются там… многомилионные тиражи этих гениальных произведений… каких не знаю... Слушай, у нас Дэн Браун продавался с меньше рекламой. У нас Донцова продается без всей этой рекламы там и бешеных….

Армен Гаспарян (перебивает): Ну, равно как и Захар Прилепин, и Сережа Шаргунов - они без рекламы продаются.

Владимир Рудольфович Соловьёв: Да, но мы говорим там о многомиллионных тиражах, поэтому я там предлагаю там Донцову, Браун, то есть, там Прилепин, Шаргунов…. там серьезные писатели, несколько там другие… то есть ну просто другой жанр….Ну здесь то все-таки…

Анна Шафран: Ну а я, кстати, подумала, что надо посмотреть, что там написано, почему ее так усиленно втюхивают народу, что он ее должен прочитать.

Владимир Рудольфович Соловьёв: Я не могу себе это представить…

Армен Гаспарян: Нет, ну если были там такие инструменты работы с населением, как тоталитарные секты или, там, работа с либеральной оппозицией…

Владимир Рудольфович Соловьёв (перебивает): Ну, у меня как раз возникает резкое желание никогда эту книгу в руки не брать.

Анна Шафран: Ну Вы - это Вы. Может это из той же серии, подумала я, и заинтересовалась, что там написано внутри.

Армен Гаспарян: … Анна Борисовна, а можно вот нескромный вопрос? А автор, он действительно настолько глубоко погружен вот в тему противодействия тоталитарных сект, он знает как это все?...

Анна Шафран: Не, не, не, я тут говорила про тоталитарные секты как инструмент работы с населением, на которое нужно воздействовать извне.

Владимир Рудольфович Соловьёв: Нет, когда почитаешь биографию автора, то выяснится первое - что фамилия не его, а вся биография, ну вежливо говоря, вопрос на вопросе.

Анна Шафран: Еще там какие-то бюджеты нереальные видимо….

Владимир Рудольфович Соловьёв: Он сам, судя по всему, предприниматель, который себя и раскручивает. То есть эта книга называется «Здравствуй эго, я пришел».

Анна Шафран: А, вот так вот?

Армен Гаспарян (неразборчиво): Ну, имеет человек право быть счастливым.

Владимир Рудольфович Соловьёв: Как я понимаю, издательским домом, управляет чуть ли, принадлежит не его жене. А издательский дом, чуть ли не единственный автор, которого издает, это вот этот. Ну, если я правильно собрал информацию. (Обращается к Анне Шафран) Чего ты?

Анна Шафран: Ничего.

Армен Гаспарян: Ну странно, что он тогда не скупил там условно весь фестиваль «Красная площадь», хотя у него впереди сентябрьская ярмарка.

Владимир Рудольфович Соловьёв (перебивает): Может быть и пытался…

Анна Шафран: А Чего он тогда таким сложным путем пошел? Ну, снял бы там клипы какие-нибудь, песню спел. Проще раскрутиться.

Владимир Рудольфович Соловьёв: Он себя считает, видно, великим писателем.

Анна Шафран: А, то есть он интеллектуальным…. Поняла…

Армен Гаспарян (перебивает): Анна Борисовна, ты не подсказывай, а то вдруг он потом либретто напишет….

Владимир Рудольфович Соловьёв: Точно.

(Владимир Рудольфович Соловьёв и Анна Шафран смеются)

Армен Гаспарян: Мало уже тогда может не показаться, таких людей, уникальных, великое множество, у нас же вон и были депутаты, которые пели в стиле хэви-метал, и проводили фестивали…..

А вот мнение известного китайского писателя Чжан Сюэдуна

张学东推荐语

《 任由摆布》（人民文学出版社，2013年9月，刘宪平译，亚历山大·波将金著）：这是一部充满了奇思妙想和雄心勃勃的长篇小说，充斥于文字背后的魔幻现实主义可谓登峰造极，而那些弥漫着罂粟气息的故事情节更让读者瞠目结舌，当代俄罗斯文学的疆域或版图在这部全新演绎的作品中被再度扩充。

"Кабала" - это роман, полный чудесных, хитроумных замыслов и смелых дерзаний. Наводнённый словами магический реализм здесь дошёл до виртуозности, а насыщенные маковым запахом сюжеты и эпизоды удивляют читателей до остолбенения.

В этом, по-новому дедуктивном, произведении территория и пространство современной русской литературы вновь расширились.

Статья Светланы Семёновой, доктора философских наук

ПЛОТЬ И ДУХ, ФИЗИКА И МЕТАФИЗИКА ПРОЗЫ АЛЕКСАНДРА ПОТЕМКИНА

В случае с двумя книгами прозы Александра Петровича Потемкина, вышедшими в начале нового столетия и тысячелетия, можно говорить об особом, примечательном феномене как лично авторском, так и литературном. Вначале несколько слов о самом авторе, ворвавшемся в круг расчисленных культурных светил , воистину, как «незаконная комета», из областей жизни и деятельности самодостаточных, казалось бы, уже не вмещающих такое всепоглощающее призвание, как серьезная литература. Александр провел трудное, полуголодное детство и отрочество в Сухуми. Далее биография талантливого молодого человека складывалась обычным образом: учеба в Тбилисском университете, факультет журналистики ТГУ, работа корреспондентом «Комсомольской правды» в течение 7 лет, первые рассказы... Но в конце 1970-х годов он резко меняет свою жизнь, уезжает с женой в Германию (без смены гражданства). Там изучает германистику и экономику, причем последняя остается и на будущее его главным профессиональным занятием. За шестнадцать лет пребывания на Западе Александру Потемкину удалось глубоко войти в европейскую реальность, бизнес и финансы, организовать собственное дело, обзавестись пятью детьми. Он явился инициатором первых совместных советско-зарубежных проектов, в частности издания русской версии журнала "Бурда", впервые привнёс в советское медийное пространство рекламный бизнес, создав рекламное подразделение в газете "Известия". В 1996 году, под воздействием своего доброго ангела - жены Мананы, он вернулся в Россию, чтобы открыть здесь новую жизненную главу: вновь удостоверить свои научные и деловые качества - окончить аспирантуру экономического факультета МГУ, защитить кандидатскую диссертацию (в настоящее время уже и докторскую), полтора года поработать на ответственной госслужбе, перейти на научную работу в академический институт, одновременно стать директором Национального института виноделия, издать несколько книг по экономике, получивших общественный резонанс, продолжить свою широко раскинувшуюся предпринимательскую деятельность... Это лишь внешний абрис продолжающейся биографии, тайные извивы его сознания и совести, глубины его экзистенциальной авантюры , огромных заявок к себе, творческого и чуть ли не пророческого пафоса раскрывают его рассказы, повести и романы.

Удивительно разносторонняя, хочется сказать, ренессансная личность, заряженная мощным волевым импульсом к самоосуществлению, фаустианским идеалом полножизния, стремлением объять весь круг земной, Александр Потемкин к середине 1990-х годов, времени нового обретения российской родины, с какой-то внутренней необходимостью приходит к потребности словесно запечатлеть, художественно-стяженно выразить свой опыт наблюдения и понимания современных и вечных вещей. Распирающее содержание этого опыта ищет перелиться на новый, литературно-виртуальный, отрефлектированный уровень своего выявления. Парабола жизни Потемкина, стремительная, крутая, с огромным обзором, достигла некоей точки внутренней сосредоточенности, глубинного самопогружения - тут и получает свою реализацию еще один его дар: умение превращать увиденное, узнанное, домысленное, прозреваемое и пророчествуемое в развернутую мысль и темпераментное слово, в живые образы и увлекательные сюжетные коллизии... Удаче способствует многополюсность взгляда человека мира, который изнутри ведает пружины современной экономики, ее финансового рынка, уклад и ценности устоявшегося западного потребительского общества, знает его звезд и кумиров, и одновременно - болеет за Россию в ее нынешнем пост-перестроечном кризисе, в близко-личном приближении касаясь новых хозяев жизни... И, может быть, главное - чувствует нарождение нового практически ориентированного мировоззренческого поиска, новых форм бытования человека в мире, связанных с тем, что один из теоретических провозвестников будущего называет «новым эоном, нейрокосмической эрой», мультиверсумом виртуальности, отмеченной «пафосом бурного заселения новых территорий психореальности, инфореальности, биореальности», физической и духовной трансформации самой природы человека. Это и делает его последний роман «Изгой» (первую книгу предполагаемой трилогии) не только жгуче современным, но и открывающим эти вполне реальные, хотя, возможно, и двусмысленные, полные своих опасностей горизонты грядущего тысячелетия. «Изгой» стягивает в себя и разрабатывает все то, что в зародыше, в свернутом виде, фрагменте, сюрреальной вариации существовало уже в первых произведениях писателя, в его рассказах «Ностальгия» (1995), «Русский сюжет» (1996), «День русской вечности» (1999), «Отрешенный» (2000), отмеченных изощренной литературной техникой (заставляющих вспомнить не только Гоголя и Достоевского, но и Кафку, и Михаила Булгакова, и Набокова), в его философской повести «Бес» (2000), плутовском романе «Игрок» (2000). Это единство тем, мотивов, навязчивых идей , излюбленных для живописания человеческих типов, как и мгновенная узнаваемость художественной поэтики - хороший знак органического творчества, отражающего внутреннюю авторскую вселенную, с ее особо заданным движением больших и малых тел, своими смещениями и смущениями , тайными страхами и сверхкомпенсациями, своими «черными дырами» и космическими амбициями... «Изгой» естественно является той центральной вещью, вокруг которой идет здесь разговор, притом что неизбежна сравнительная оглядка на все созданное в прозе Потемкиным.

Жизненная философия

Основная коллизия «Изгоя» - между фундаментальным выбором мира сего , поставившего свои ставки на всяческое материально-чувственное ублажение человека на время его живота , и центральным героем, «ярчайшей звездой, финансовым гением, историком и философом» этого мира, причем его «высшего света», достигшим вершин успеха в бизнесе, в изысканном культивировании своей личности, в стиле жизни и поведения (миллиардное состояние, увлекательно-успешная игра на бирже, утонченные наслаждения, обладание всем желаемым...) и впавшим к началу действия в odium vitae, пресыщение, мировую скорбь. Именно он, Андрэ Иверов, внук богатого русского эмигранта и итальянской аристократки, французский подданный, решивший «полностью изменить себя, перевернуть все с ног на голову» (с. 135), становится как самым тонким и беспощадным аналитиком основ потребительского общества, так и провозвестником новых ценностей и бытийственных путей.

Потемкин избирает знакомый ему верхний элитарный этаж общества, в полной мере жуирующий его благами, ту шикерию (замечательный его неологизм!), которая выработала как рафинированный шик своих домов, их убранства, коллекций, дорогих машин, яхт, самолетов, одежды от самых модных стилистов и кутюрье, всяческих капризных забав и развлечений, редких хобби (тот же Иверов был увлечен ихтиологией - обитатели его огромных аквариумов «соперничали с богатствами мировых океанов» (с. 44) - и ауспициями, гаданием по полетам птиц...), так и особую манеру общения, предполагающую свободу щегольского жонглирования редкими знаниями, сведениями, остроумными mots, тонкими, ироничными рапирами...

Иметь , бороться за обладание богатством, влиянием, положением - вот что напрягает ум, хитрость, подлость, мускулы, что мобилизует волю, разжигает азарт, создает деятельный тонус бытия, в котором наш герой до последнего времени был превзысканным счастливцем, создав свою раскинувшуюся на несколько стран империю собственности и всегда удовлетворявшихся страстей и прихотей. Еще герой «Беса» Иван Черногоров, такой же предпринимательский талант, магнетическая личность, по внутреннему самоощущению сверхчеловек со своей сверхидеей «организовать катарсис всея Руси», вернуть «русский дух XIX века» замечает: «В последнее время мир в корне изменился. Сейчас соблазны материального благополучия по широте выбора превосходят радости душевной благодати» 5 . Это на деле очень серьезная мысль: да, регистр и ассортимент сластей, страстей, удовольствий, развлечений столь невероятно развернулся и изощрился, утверждает себя столь непререкаемо, что ему, казалось бы, трудно, почти невозможно противопоставить нечто из бледно-отвлеченного репертуара душевных добродетелей и высоких духовных помыслов. Недаром с таким вкусом в произведениях Потемкина выписан и восписан льстящий всем рецепторам вещный комфорт, чувственный и гастрономический рай - более того, писатель любит тут на одну-две страницы дать гиперболически-избыточные реестры вещей, веществ, знаменитостей, продуктов и яств (так и хочется сказать, раблезианских, хотя, возможно, ближе по влиянию - гоголевских), будь то невероятно-фантазийный заказ в ресторане Черногорова, призванный ошеломить и отдать в его власть душу красотки Маши Молчановой, настоящая «поэма экстаза» в перечислении разнообразного психоделического зелья, которое разворачивает торговец наркотиками в том же «Бесе», или список излюбленных бордосских вин Иверова, известных мировых прелестниц - от Клаудии Шиффер до Шарон Стоун, - в разное время ублажавших князя своей красотой и пылом, данные гонораров современных кумиров, будь то манипуляции талантливой авантюристки Сисмонды Паппалардо с отравами, антидотами, приворотным зельем и психотропными снадобьями, или изобилие московского Дорогомиловского рынка в «Изгое»... А чего стоит описание «одного из самых замечательных дворцов в предместьях Ниццы, в Сен-Поль-де Ванс» (с. 44), принадлежавшего Иверову, его мега-яхты «Святой дух», или «автомобиля-мечты», «голубого “Бугатти” ЕВ 16, 4 Вейрон»! Умопомрачительно дорогие супервещи, сработанные знаменитыми дизайнерами и инженерами, получают особый, уникально-личностный статус - своего рода фетишей и идолов современных вещепоклонников.

Иметь идет рядом с казаться - недаром явление каждого персонажа этого мира чаще всего начинается с описания того, во что он одет, какими знаменитыми лейблами отмечены его костюм и обувь, какую стрижку соорудил ему модный мастер. Тот акцентированно-броский, глянцевый колорит, который лежит не только на внешности, манерах, реакциях и поведении персонажей, но и на стиле автора, функционально точен в романе, представляя дух времени, значащих, маркерных типов нынешнего космополитического социума: сам миллиардер, американский финансовый аналитик Эбби Крайд, большие и малые хищники вокруг Иверова - сногсшибательная топ-модель английского дома модели Жаклин Марч, фаворитка европейских подиумов зимы 2001 - весны 2002 года, последняя прихоть Иверова, приглашенная на год за 20 миллионов долларов время от времени услаждать его досуг, агент по особо деликатным поручениям князя, современная «сваха» г-жа Анна-Валери Болль, современная «ведьма» Паппалардо...

Переживший свое экзистенциальное пробуждение от жесткого захвата ценностями и целями этого мира, сорокадвухлетний Андрэ Иверов четко формулирует ущербы и тупики современной цивилизации, обострившиеся с процессами глобализации экономики и мирового уклада, ускоренной, даже в сравнении с 1960-1970-ми годами «стереотипизации», массовизации общественного сознания, рождающими «посредственности, людей-однодневок» (с. 149): «...все страсти человеческие брошены к ногам четырех идолов: деньги, секс, чревоугодие, внешность» (с. 150). Эти идолы, истовое им поклонение и служение колоритнейшим образом восписаны в романе Потемкина, как во французских, так и в русских его главах. Деньгам воскуривает свой упоительный фимиам Сисмонда Паппалардо, увлекая и завлекая на мгновение качнувшуюся в непредсказуемую сторону любовного чувства к Иверову лондонскую модель: «Капитал! “Money, money, money”, - взывает весь мир. <...> Это пьянящее сочетание букв, категория абсолютной свободы, субстанция почти божественная. Чем больше денег - тем шире мир познания, слаще вкус жизни, тем глубже ощущение радости бытия» (с. 126). А вот перед нами уже русский бизнесмен новой волны, Платон Буйносов, одержимый идеей-силой «тотального сохранения и наращивания» капитала, влюбленный «в деньги как в какой-то универсальный фетиш», который единственный «может приблизить его к божеству, к сверхчеловеку» (с. 207). Размышляя над неотразимой магией денег, влекущих к себе «большую часть человечества уже многие сотни лет», открывая нам достаточно типичный комплекс идей и целей Буйносова, автор представляет весь веер мифологической сакрализации денег, вплоть до такой их онтологизации: «Наконец, кое-кто видит в них чуть ли не субстанциальную основу мира - наряду с землей, водой, огнем, воздухом и плазмой, без которой сама материя безжизненна и не пригодна для проживания» (с. 206). И Паппалардо, и Буйносов - это, так сказать, жрецы-идеологи денег, но фактически почти все остальные персонажи состоят в преданных адептах этого заглавного идола, ведь именно он открывает доступ к трем другим, поименованным Иверовым.

В первых главах романа внешность и секс блестяще, в духе вкусов и стандартов времени воплощаются в австралийке Жаклин Марч, «богине красоты и эротики» последнего модного сезона, зеленоглазой с «чувственными губами», белоснежно-розоватой кожей диве, идеально-конкурсных пропорций, в которой сама одежда при первом ее появлении заявляет свою неотразимую власть над мужчинами: «Красный цвет, фаворит всех подиумов, обрел на ней необыкновенную напористость и чувственную завершенность. Броский, брутально вызывающий, намеренно провоцирующий, агрессивно сексуальный стиль обтягивающего платья с разрезами вдоль бедер обнаруживал твердость намерений этой красавицы» (с. 47).

Мотив женской красоты как одного из самых дорогих и востребованных товаров, вызывающий разгоряченную за ней охоту, возникает и остро-увлекательно разрабатывается в излюбленных автором моралистических этюдах-размышлениях (моралистических - в жанровом смысле афористической прозы, типа прозы Лабрюйера или Ларошфуко); он же воплощается и в «Бесе», и в «Изгое» в экспрессивные картинки ошеломительного явления юных красавиц в места традиционного скопления свежеиспеченных российских толстосумов, удачливых аферистов и прожигателей жизни, депутатской и околокультурной элиты, в новые капища современных идолов - рестораны и казино.

В «Изгое» описанию одного из таких капищ, ресторана «Белое солнце пустыни», отведена целая глава. Здесь под «шелест купюр и шуршание дорогих платьев» (с. 585) на первое место выходит уже безудержное чревоугодие, «вакханалия пира», не забывающая, правда, и о сексе. В броской, густо-масляной картине предстает разгул низовых страстей, «эротических чувств и кулинарных вожделений», приправленный азартом петушиного боя, - вплоть до настоящей животной оргии, финального исступленного оскотинивания, когда в общей атмосфере «вселенского цинизма», смешения всего и вся «Homo sapiens на глазах перерождался в Homo ferus» (с. 582) («человека озверевшего»)... Художественная палитра писателя здесь разнообразна: и фламандское живописание, и чуть сюрреальное утрирование, и аналитическая моралистическая интонация, и философское обобщение, которым венчается этот эпизод: «Заканчивался вечер отдельного московского микромира, который убедительно подтверждал и обнажал древнейший постулат: человек не в силах превозмочь себя, чтобы вырваться из магического плена первородного греха. Здесь были убеждены, что фантазии материального мира будоражат сознание куда слаще, чем поиск духовных добродетелей. Телесное всегда побеждает духовное, но сколько продлится этот триумф? Неужели вечность?» (с. 587-588).

Именно Иверов выводит эту коллизию, как и вопрос о том, кто же правит на земле этот бал , в религиозную плоскость - вечного поединка Бога и его бытийственного антагониста («В ресторане царила атмосфера греха: духом и плотью командовал дьявол...» - с. 587). Тут один из метафизических вопросов, который мучает героя, рождает в нем собственные профетически-религиозные новации - однако, об этом позже. Пока же, на мой взгляд, весьма философски продуктивна мысль, высказанная в главе, непосредственно следующей за сценой в «Белом солнце пустыни», одним из обитателей палаты № 7 психиатрической клиники им. Сербского, куда попадает Иверов в ходе поиска самого себя уже на исторической родине. Речь идет о размышлении некоего Пересвета Васильевича Каблукова, худого, сутулого, бородатого мужчины лет сорока пяти с голубыми глазами, полыхающими «яростной энергией», добровольного раскольника и изгоя этого общества, нашедшего только здесь, в желтом доме, убежище от обстоящего низменно-потребительского мира, который он перед своими товарищами по палате неистово-ораторски обличает: «А как нашему брату жить вне ее стен? Как принять этот безумный мир, культивирующий в человеке лишь страсть к деньгам? Аппетит к богатству растет непомерно и ежеминутно. Он превращается едва ли не в суть человека! Желание владеть окружающим миром, а не сосуществовать с природой, делается все круче, все изощреннее, все более открытым, сумасшедшим! Мир маниакально и бесповоротно потянулся к внешней роскоши. Люди сами не ведают, что, покупая дорогую ведь, хоронят в себе Бога! Наступила пора, когда глупцы умничают, а умные безумствуют, когда незнайки властвуют, а таланты безмолвствуют, когда титаны унывают, а легкомысленные творят, когда тронутые умом пишут в Думе законы, а здоровые вынуждены укрываться в психиатрических лечебницах» (с. 564). Так что же это за особая мысль Каблукова, бросающая некий просветляющий блик на великолепное свинство предыдущего эпизода, да и не только его? На этот раз после дискуссий о православии и католицизме, исламе и христианстве обитатели палаты № 7 вышли на тему о вегетарианстве. «Мне кажется, - замечает Пересвет Васильевич, - убийство животных - это человеческая месть за собственную обреченность на смерть», далее тонко развивая свое утверждение: мол, и убийцы в акте уничтожения своих жертв, сознательно или, скорее бессознательно как бы мстят самому порядку вещей в мире, смещают ужас и страх собственного неизбежного конца на другого, так оправдывая себя - «Вот тебе за мою будущую смерть!» И заключает: «С животными дело обстоит еще проще. Человек рассуждает: “Если я - венец природы - летален, то ты, бездушное животное, почему должно жить?”» (с. 595).

Именно эта смертная обреченность человеческого существования и ведет, по самому глубокому метафизическому счету, к исступленному от нее бегству в немногую земную сласть, в отвлечение - развлечение от жестокой истины смерти (паскалевский divertissement), когда можно погасить сознание (именно это отключение подчеркивается в сцене в ресторане), предавшись лишь всепоглощающему ощущению основных инстинктов, прихотливо разжигаемых целой современной индустрией секса и гастрономии, или включиться в азартно-увлекательную, заставляющую забыть тени и изнанки бытия, охоту за богатством и положением, признанием и славой. Недаром матерински привязанная к Иверову шестидесятипятилетняя г-жа Понсэн, его адвокат, горестно переживая метаморфозу своего хозяина, ждет от Жаклин Марч, что та сумеет своей красотой и искусством обольщения встряхнуть его, стронуть с неподвижной точки какого-то безочарованного прозрения, вновь бросив в отвлекающий жизненный круговорот: «Ему нужен человек, способный вывести его из чрезмерной задумчивости в мир развлечений и азарта» (с. 77). Но это и означает то, что Николай Бердяев называл истреблением духа вечности , духа святынь , высшей человеческой надежды на превозможение своей несовершенной смертной природы, - надежды, питаемой христианской Благой Вестью. Именно этот дух и эта надежда начисто изгоняются в новейшей безбожной цивилизации, поклонившейся мамоне и призрачному лжебытию, в чем и таится конечный крах рода людского, отказавшегося от своей миссии восхождения, одухотворения себя и мира.

(Продолжение следует)

А каково ваше мнение, уважаемые читатели?

Свежий текст “Соло Моно” стал десятым по счёту романом Потемкина после “Игрока”, “Мании” и других крупных работ автора. В основе книги лежит замысловатое путешествие по чертогам сознания - герой романа бродит по миру идей, концепций, заблуждений и лжи.

Всё начинается с того, что некий Фёдор Михайлович Махоркин - протагонист, от чьего лица и ведётся повествование - делится с читателем своими размышлениями о разуме и интеллекте.

Отсюда мы узнаём, что в своих вычислениях Махоркин ориентируется не на IQ, а на некий HIC - higher intelligence consciousness, высшее выражение сознания. Именно с помощью эйч-ай-си исследователь человеческих дум пытается понять людскую природу и суть самого себя.

Себя любимого Махоркин превозносит на интеллектуальный уровень Менделеева и Ньютона, Достоевского (о, сколько же здесь Достоевского!) и Дали, Канта и Конфуция. В общем и целом - именно с ними и ведёт беседы Фёдор Михайлович.

Как и любой постмодернистский текст в эпоху постконцептуализма, “Соло Моно” вмещает в себя миллиарды смыслов. От мыслей о инженерном происхождении самого себя Махоркин переходит к основам религии, восстанию машин, политическим заговорам и миру колдунов. Хитросплетения идей позволяют автору и рассказчику удалиться от сюжетной литературы, но об этом писатель предупреждает заранее.

Ещё в самом начале “Путешествия сознания пораженца” Потёмкин заявляет, что в книге не рассматриваются вопросы любви и ненависти, а также отсутствуют криминальные истории и детективные ходы. “Соло Моно” более чем соответствует названию - это одноголосые размышления индивидуума-интроверта, которому комфортнее общаться с собственным внутренним миром, чем с обычными людьми. Герой даже признаётся, что его не интересуют женщины, как и секс в целом, он давно потерял возможность судить о красоте и уродстве. Ему безразличен окружающий мир, который только и делает, что отвлекает Махоркина от размышлений. Единственным другом героя становится Время. Оно подсказывает и направляет, даёт знаки и возможность быть самим собой. Хотя иногда у него появляются живые собеседники, ссоры с которыми всё равно больше походят на разговоры с зеркалом. Меняется все, только когда появляется приёмный сын Махоркина - Соло Моно - Фёдор Михайлович собирается породить своим сознанием нового сверхчеловека или даже сверхразум.

“Мне достаточно подключить к мозгу существующую в сознании информацию, касающуюся устройства наносборщика, и в воображении возникнет образ нового существа - я мечтаю назвать его Соло Моно или Сам в Себе. Конструктивные решения, дерзкие идеи посыплются из него, как из рога изобилия. А если к тому же я еще и прищурю глаза, то Соло Моно, мой приёмный сын, воспарит между галактиками, и настоящая жизнь, о которой я мечтаю, начнется только после этого творческого взлета”. Таков полёт фантазии Фёдора Махоркина.

Удивительно, но роман, построенный на одних только спорах с вселенной, напоминающий философский труд, больше всего похож на жизнь в социальных сетях, где ты одновременно читаешь новости политики и споришь о литературе в комментариях к другому посту, где ты критикуешь друга за репост, не обращая внимания на то, что споришь с автором, которым может быть Ницше, Лао Цзы или Лев Троцкий. Тот мир, в котором мы общаемся с симулякрами мнений.

Махоркин даже обращается к жанру публичных заявлений - он призывает глав государств и конфессий к проведению конференции по установлению контроля над искусственным интеллектом. В том же самом письме он предлагает инвестировать в проект “Соло Моно”. Только с его помощью Фёдор Михайлович сможет оставить след в истории. Но исследователя ждёт другая судьба - мучения, страдания и бесконечная паранойя.

Потёмкин смешивает в одно целое Достоевского и Ницше, подсыпает к ним немного интернет-эстетики, всевозможных теорий заговоров, а потом разбивает Махоркина о его же, махоркинское, горе от ума.

Валерий Бардаш

Палатка заполнилась радужным светом, проникающим сквозь красную куполообразную крышу. По часам северной стены утро только начиналось, прямые лучи солнца еще не достигли его места, но обилиe света вокруг выдавало набирающий силу солнечный день. Пробуждаться не хотелось. Добраться до этой роскошной площадки удалось только с наступлением полной темноты. После двух подряд неудобных ночевок он наслаждался простором хорошо растянутой палатки и теплого спального мешка. Его палатка и мешок, сделанные по заказу, самых современных материалов и конструкции, выделялись своей откровенной чрезмерностью среди остального содержимого рюкзака. С годами он научился обходиться на маршрутах минимальным количеством еды и снаряжения, но спать любил с комфортом и гордился своим умением использовать все возможности рельефа для устройства на ночлег.

До сих пор стена не выказывала излишнего гостеприимства. Вчера он нетерпеливо дожидался наступления утра на узкой, наклонной полке, безуспешно пытаясь вытянуть во всю длину утомленные ноги и отодвинуться от холодного, трепыхающегося на ветру края палатки. Лишь лучам солнца, настигшим его к полудню, когда он поднимался по узкому ледовому кулуару, удалось окончательно вытеснить из тела память о плохо проведенной ночи. Он вполголоса ругал себя за то, что опять поддался на прелести холодных, северных стен. День прошел в тщетных попытках наверстать упущенное время и, конечно, затянулся.

Спешка в горах – непозволительная для одиночки роскошь. Обычно ему удается предупреждать необходимость в ней самой тщательной подготовкой. На серьезные восхождения он отправляется только с детальным планом в голове и любит шутить, что использует все доступные человеку средства для уменьшения риска, кроме самого последнего – отказа от восхождения. Всего, однако, не предусмотреть. Места для палаток ему порекомендовала побывавшая здесь недавно группа. Трудно представить, как они умещались на них втроем. Большие энтузиасты.

Дело, разумеется, не только в неудобствах. В этот выход приходилось почему-то сильней обычного подгонять себя, чтобы поддерживать нужный темп. Даже после такой хорошей ночи не хотелось высовывать голову из спального мешка, а хотелось продолжать нежиться в знакомом с детства состоянии утренней полудремы, когда в тепле и безопасности одеяла легко предаваться самым сокровенным мыслям и мечтам. А может, хотелось подольше удержать приятные ощущения, оставшиеся от ускользающего из памяти сна.

Временем для этого он не располагал. Сегодня по плану предстояло достичь вершины и, если повезет, заночевать уже на спуске где-нибудь на западном гребне. Западный гребень довольно простой, но до вершины еще далеко, почти на пределе того, что он может пройти за день. Следовало бы выйти на маршрут без промедления.

Он перевернулся на живот и широко раскрыл кольцо входа палатки. Внутрь ворвался свежий холодный воздух. Невидимое солнце уже щедро отдавало энергию заполнившей все вокруг до линии горизонта горной системе. Легкие облака, кажущиеся доступными с его высоты, оживляли вид своим неспешным передвижением. Внизу, на противоположной стороне ледового цирка, хорошо была видна морена, на которой он провел три дня в наблюдении за маршрутом. Потоки талой воды, пробужденные солнцем, уже заблестели, бесшумные с высоты, и забороздили по поверхности ледника. Привычно и охотно он отдался моменту созерцания.

Пока маленькая горелка работала над приготовлением кипяченой воды из снега и льда, он оделся и упаковал свой рюкзак. Чашка чая и калорийный пакет – его обычный завтрак, вечером он выпивает на одну чашку больше и съедает еще один пакет. Такой скудный рацион, по многократному опыту, мог поддерживать его вполне работоспособным в течение четырех-пяти дней. Он без особого труда преодолевал соблазн технически посильных, но более длительных маршрутов, на которые нужно нести больше еды и горючего. Тяжелый рюкзак – испытанное средство испортить хорошее восхождение. Рюкзак, который он прилаживал на спину, содержал, кроме палатки, спального мешка и газовой горелки с баллончиком газа, еще шесть калорийных пакетов, запасные перчатки и носки. Остальное снаряжение он надел на себя. На обвязке висели два карабина, набор френдов с двумя веревочными лестницами и ледобур. Кошки были пристегнуты к ботинкам, в правой руке он держал ледоруб, в левой – ледовый молоток.

Предстоял относительно легкий день, что, конечно, не означало возможность расслабиться. Стенная часть маршрута осталась внизу, дальнейший путь шел по постепенно выполаживающемуся огромному куполу вершины – неупорядоченному нагромождению скал и льда. Не такой крутой, как стена, рельеф все же не из самых простых. Лед и скалы в местах, где они граничат друг с другом, часто теряют прочность и требуют особого внимания. Если повезет, большую часть дня он проведет на льду, обходя, где возможно, скальные выходы, даже если это означает не самый короткий путь наверх.

Обе ноги по-прежнему на ровной площадке, он застыл в полной готовности, неожиданно затрудняясь сделать то, что давалось очень легко все эти годы, – первый шаг. Большая часть купола вершины не просматривается с морены, составить хорошую картину этой части маршрута во время наблюдения не удалось. Напряженным глазам и чувствам открывались лишь первые сорок-пятьдесят метров пути. В распоряжении оставался только один способ узнать, что его ждет впереди. Он попытался сосредоточиться на приятном ощущении от хорошо сбалансированного, легкого ледового молотка в левой руке в надежде вызвать привычное чувство предвкушения. Предвкушение не приходило.

Промедлив еще немного, он наконец придвинулся к ледовому склону, воткнул в полуметре над головой сначала ледоруб, затем молоток, коротким движением приставил зубья правой кошки, затем левой – и покинул площадку. Тело привычно вошло в отработанную до автоматизма череду движений. Он начал быстро подниматься.

Так продолжалось недолго. Ночевка еще не успела скрыться из вида, когда давно забытые ощущения вдруг обрушились на него. Неуверенность и сомнение быстро овладевали каждой клеткой его тела. Вдали от защищенной площадки он ощутил с непривычной остротой крутизну уходящей глубоко вниз стены, угрожающее нависание масс сверху и отчаянно захотел оказаться где-нибудь в другом, ровном и безопасном месте. Сопротивляясь панике, он нашел в себе силы добраться до подходящего места, быстро закрутил ледобур и с облегчением пристегнулся к нему.

Прошло немало времени, прежде чем он решился выкрутить этот ледобур. Он висел на нем под прикрытием небольшой скалы, упираясь расставленными ногами в склон. Под его весом страховочная петля натянулась и прижала ушко ледобура к ноздреватой поверхности льда. Следуя легким перемещениям его тела, ушко дергалось из стороны в сторону, вырезая во льду полуконус. Момент, которого он давно уже опасался, был позади. С облегчением и удовлетворением он чувствовал, что овладевает собой. Дела могли обернуться хуже, случись это в менее подходящее время – вчера на стене, неделю назад на другой стене, месяц назад еще на одной, несколько лет назад на простых маршрутах ущелья. С недавних пор, полагаясь по-прежнему на необычайную благосклонность судьбы, он отправлялся наверх с прочно поселившейся в сознании мыслью, что в один день все может вернуться на прежние места. Что пришло без предупреждения – может без предупреждения уйти.

В предупреждениях не было недостатка в этом сезоне многих откровений. Его жизнь перестала быть наполненной той мучительной внутренней борьбой, которая дала ей когда-то новое начало. С обновленной силой он ощущал ее ценность и наполненность. Известность и популярность не оставляли его таким равнодушным, как он любил показать. Все охотней он пользовался их плодами, хотя по-прежнему относился с небрежностью ко многим своим привилегиям, уверенный, что сможет без труда обходиться без них.

Исключением была его главная привилегия – неизменно выходить невредимым из опасной близости, один на один, с равнодушным миром гор. Эта привилегия незаметно перестала быть его единственным источником пополнения жизненной энергии, а все больше ощущалась как незаслуженная роскошь, которую он страшился потерять. Предчувствия неизбежности потери набирали силу, он подсознательно и сознательно готовился к еще одному испытанию судьбы. В мечтах ему удавалось продолжать свою насыщенную жизнь уже в новом качестве, зарабатывая ее тяжелым трудом. Он никогда не заблуждался относительно истинной цены своим восходительским достижениям, но только с недавних пор стал ощущать нарастающую неудовлетворенность. Сердце желало большего, невольно ускоряя этим перемену.

Ничто, разумеется, не могло сравниться с проявлением слабости на виду у всех. Поэтому он предпринял это восхождение только после того, как район покинула последняя экспедиция и он остался один во всем ущелье.

Пролетающие неспешно облака по-прежнему находили его в том же месте, в пятидесяти метрах выше ночевки. Он встал на кошки, немного приподнялся так, чтобы ледобур оказался на уровне пояса, воткнул повыше ледоруб и молоток, нагрузил их своим весом и начал выкручивать ледобур, настороженно прислушиваясь к себе. Ледобур медленно вышел изо льда и занял свое место на обвязке. Он снова взялся за ледоруб и ледовый молоток, сделал первый осторожный шаг, затем второй – и с облегчением пришел в движение. Одинокий, он стал пробивать свой путь среди хаоса льда и скал. Манера передвижения потеряла привычную легкость и быстроту, но его это мало беспокоило. Сосредоточенный на

Роман затрагивает актуальные проблемы современности – антропологичесий кризис нашей цивилизации, возможность генетической модификации человека, опасность искусственного интеллекта.

«Новый роман Потёмкина оказался в самой «гуще» наисовременнейшего, я бы сказал, литературно-космологического тренда, возникшего в недавнее время. Конечно, и авторским замыслом, и сюжетом, который, кстати, едва прощупывается, поскольку по замыслу автора носит вторичный характер, и интеллектуально изысканным стилем, и даже архитектоникой - один абзац длиной в триста страниц, роман «Соло Моно» по-потёмкински абсолютно индивидуален».

Анатолий Салуцкий, член Союза писателей России

«Новый роман Александра Потемкина удивил своей сложностью даже самых его прилежных читателей. Это роман-вызов, и уже в авторской аннотации задан тон: «Уважаемые читатели! Если уровень вашего HIC («эйч ай си», высшее выражение сознания, higher intelligence consciousness) меньше, чем 100, то, пожалуйста, не приобретайте эту книгу - вряд ли вы получите удовольствие от ее чтения». При таком посыле не каждый решит признаться в своей несостоятельности, и читатель книге обеспечен - начинаешь погружаться в причудливую ткань текста. Если автор хотел добиться того, чтобы роман был прочитан даже помимо воли, - он этого достиг.

Уровень HIC и является основным составляющим романа, причем уровень интеллекта напрямую связывается с судьбой человечества, что даже в контексте нынешнего повышенного интереса к возможностям человеческого сознания и мышления представляется оригинальным. А уж выбор персонажа, который взял на себя миссию усовершенствования человечества, просто поразителен».

Мария Филина, доктор филологических наук,
профессор ТГУ им. Ив.Джавахишвили

«Романы Александра Потемкина всегда отличала уникальная позиция повествователя. Речь не о том, что рассказ ведётся от первого лица, не о том, что личность рассказчика раздваивается, но о том, кто является адресатом рассказа. Им становится вся современная цивилизация, и в книге «Соло Моно» автор доводит этот приём до совершенства. Исповедь главного героя, Фёдора Михайловича Махоркина, не только адресована виду человеческому в целом, но в неё вкраплены четыре прямых обращения к людям Земли».

Роман Багдасаров, культуролог

«Собственно, роман Александра Потёмкина - это тоже картина Дали в слове . Бесконечное «путешествие в себе» героя романа, как и в истории человеческих интеллектуальных открытий, смотрятся примерно так же, как оплавленное, текучее время на фоне пустынного, «голого» пейзажа в работе «Постоянство памяти». Привычный порядок разрушен. Очевидное становится невероятным. И наоборот».

Капитолина Кокшенева,
литературный и театральный критик, доктор филологических наук

« В конце романа читатель обнаруживает, что «Соло Моно» в некотором роде «Künstlerroman», герой - не просто сумасшедший, но художник, собирающийся конструировать мир. Его помешательство - притворно, как помешательство Гамлета или Раскольникова, это не помешательство в медицинском смысле. И только на последних страницах романа мы понимаем, что Потёмкина занимает развитие идеи утопии, воплощение и дальнейшее развитие фантазии Гёте о Гомункуле, размышление о современной цивилизации, времени, человечестве как биологическом виде, нанотехнологиях, современной физике и многом другом».

Ирина Багратион-Мухранели,
доцент Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета

Книгу можно купить на сайте Издательского Дома "ПоРог "
или заказать по телефонам 8-800-250-63-76, 8-495-611-35-11